Рекомендовано для обсуждения в рамках литературного семинара.
В доме, где по ночам не спят,
Каждая лестница – водопад…
Цветаева
Её последние дни отцветали в треснутом по швам домике, бессметное количество которых ютилось на скромной провинциальной улочке города N. Романтичные каштаны, успевшие сменить не один десяток поколений, усердно считали здешних прохожих, чьё количество, впрочем, было невелико. Птицы весело купались в песочке на самом краю неширокой дороги, не знавшей мёртвой корки асфальта. Два, а может, три дня назад сюда вернулась капризная осень, фыркая холодным ветерком и разливаясь горючими крокодильими слезами. В пылу своих переживаний она забрасывала улицу охапками постаревших листьев, скулила, кричала стайками пернатых, будто маленькая, избалованная всеобщим вниманием, девочка. Старинная улочка робко отвечала ей, распахивая разноцветные зонтики людей и хлюпая раскисшей дорогой, а сама украдкой думала о нежной весне и ждала её с самым большим нетерпением. Словом, обстановка в этом закутке города не была лишена особенного шарма древности и ностальгии; всё шло своим чередом, мирно, по старинке.
Лестница – река домашней жизни, обыкновенного человеческого быта. Старая же лестница – хранилище многих и многих человеческих историй, биографий, следов тех, кто давно покинул этот дом, а может, и мир. Измученные тысячами тысяч шагов: торопливых и ленивых, нервных и изящных, детских и взрослых, неохотных и наполненных редким счастливым волнением, лестницы не теряют своей большой значимости ни на мгновение. Несчётное количество моментов происходят именно на них: мальчишка ли научился ездить на перилах или юноша томится в ожидании своей подруги с букетом полевых ромашек; девчушка озорно прыгает через одну ступеньку или девушка осторожно несёт своё маленькое сопящее сокровище – ребёнка, на прогулку. А слова? Сколько важных слов порой говорят люди на лестничных площадках, расставаясь на часы или на года!
Лестница же, доживающая свой век в одном из домов на скромной улочке, обросшей каштанами, помнила многое и могла бы поведать о биографиях целых двух десятков людей с самыми мельчайшими подробностями. Её потрескавшиеся ступени ещё помнили шаги первого жильца. Какое волнение тогда окутывало её, как боялась она не выдержать шагов своего обитателя или даже скрипнуть!
Это была девушка. Необыкновенно красивая, как и положено первооткрывателям, первопроходцам, пусть даже и новых лестниц. Изящно удерживая блестящий коричневый чемодан в одной руке и беспрерывно тявкающую собачонку в другой, она аккуратно поставила правую ножку на нижнюю ступень. Лестница напряглась. Девушка же лёгкими шажками начала подниматься вверх. Ощутив ничтожный вес на ступенях, лестница сразу же усвоила для себя почерк своего жильца: мягкий, танцующий, но, к большому огорчению, с заметной нотой одиночества.
Тень, дрожа, прилегла на перила. Луна покрыла ледяным светом несколько ступенек, оставив остальных томиться в густом мраке. Где-то часы зловеще пробили полночь.
А тогда, давным-давно, они били как можно звонче и торжественнее, возвещая о прибытии Нового года, но все их старания тонули в человеческих восклицаниях, смехе и звоне бокалов, что доносились из-за дверей. Лестница же, усыпанная конфетти, еловыми иголками и блёстками, подхваченная всеобщим порывом радости, тоже весело скрипела, но негромко, чтобы не привлечь ненароком внимание. Но о ней всё-таки вспомнили, и все четыре семьи, населявшие этот новёхонький уютный дом, высыпали на лестничную площадку, заливаясь счастливыми поздравительными речами и угощая друг друга всем, что успели прихватить с праздничных столов.
- Маш, а давай вместе заживём, а? Вот так, с Нового года? – вдруг выкрикнул молодой человек, до этого щедро разливавший по бокалам шампанское, а теперь внимательно смотрящий в глаза моментально покрасневшей девушке – той самой первооткрывательнице. Та согласно кивнула и улыбнулась.
В походке Маши больше не было одиночества.
Лестница помнила этот день, этот праздник, год, который наступил вместе с ним; помнила и все следующие года, десятилетия. Но она никогда не вспоминала их так, как сегодня, в эту ночь, пересоленную осенью и её детскими капризами: дождём, ветром, лужами, холодом. Она вспоминала всё, что успела запомнить за свой век, докапываясь до каждой мелочи, до каждого шага, слова, даже тени.
- Я пойду. Не плачь. Не плачь, слышишь?
- Папу не теряй.
- Он же не сапог, чтобы его терять, мама. И тебе писать буду, только не плачь.
- Какой ты большой, Ваня…
- Ма-ам! – Он осторожно обнял её и быстро вышел. А Маша, не успев опомниться, ещё несколько минут стояла на нижней ступеньке, глядя на дверь и будто бы ещё видя перед собой своего подтянутого рослого Ваню в военной форме, который нежно и грустно улыбался ей.
- Пиши… Пиши мне… Да, обязательно пиши. – Она внезапно соскочила с места и, открыв дверь на улицу, громко крикнула: Пиши, не забывай! – и заплакала.
Лестница ничем не могла помочь бедной Маше, рыдавшей на одной из ступенек – не в её силах остановить войну, забравшую мужа и сына у этой милой девушки.
Потянулись месяцы противного тревожного ожидания, съедавшего изнутри и выворачивающего наизнанку. Город N был далеко от фронта, его не бомбили, но тем мучительнее было ждать вестей оттуда. Нет нужды рассказывать, как поменялась походка Маши, ведь в ней больше не было ничего особенного: такую походку приобрели все матери, жёны и дочери в то мрачное, злое время. Все они одинаково суетливо, испуганно и с надеждой сбегали с лестниц по утрам, встречая почтальонов, одинаково переминались с волнением и, не получив письмо, одинаково переспрашивали, нет ли какой-то ошибки, ведь письмо должно было прийти, а потом тяжело вздыхали и неохотно плелись наверх. Но если письмо всё же было, они одинаково быстро выхватывали его из рук почтальона, жадно начинали читать, поднимаясь на пару-тройку ступенек, вдруг замирали, но через секунду продолжали подниматься, наконец, добираясь до квартир.
Маше исправно писали её муж и сын, направленные в разные полки, и разница дат в письмах была небольшая: два-три дня. На расстоянии их родственная связь будто только усиливалась, они будто ещё сильнее чувствовали друг друга, и эта мысль согревала исхудавшую бледную девушку, когда она, открывая конверты, вновь и вновь удивлялась тому, что числа приблизительно одни и те же. А потом привыкла и уже весело отвечала почтальону, получая первое письмо:
- Снег идёт и идёт! Придётся, видно, для вас тропинку послезавтра расчищать с утра пораньше.
А однажды почтальон не пришёл. Ни на третий, ни на четвёртый, ни на пятый день.
Сжимая первое письмо – от сына, он всегда писал первым - в вспотевшей ладошке, Маша каждое утро терпеливо ждала почтальона у окна, иногда выходя на лестницу, чтобы проверить, не стучится ли кто-нибудь в дверь. «И почему они должны писать одновременно? Не машины же, а люди. Может, ситуация какая-то сложная?» - успокаивала она себя, но на душе не становилось легче.
Прошла одна с лишним неделя, и наконец, человек с толстой сумкой на ремне постучался в дверь Машиного дома. Она открыла её, широко улыбаясь, но поняв, что перед ней стоит другой человек, озабоченно спросила:
- Вы новый почтальон?
- Да, – он виновато усмехнулся и достал письмо, - Это вам. Видите ли, пришло оно давно, вот только… - он замялся.
- Только? – Маша слабо улыбнулась, - Затерялось где-то?
- Нет! – Резко ответил почтальон, и голос его задрожал, - Нет, только тот… Тот почтальон… Он хотел доставить вам это письмо лично. Говорил, вы очень ждёте.
Маша уже понимала, к чему клонит говорящий, но всё-таки спросила его:
- Так почему не доставил?
- Он болел. Сильно болел. А вчера умер. Извините. – Почтальон потупил взгляд и сделал шаг назад. Она схватила его за рукав:
- Подождите, я хочу открыть письмо при Вас, – сдавленным голосом попросила Маша, хотя и не понимала, почему и зачем. Достав письмо, она пробежалась по строчкам.
«Врачи говорят, всё лечится, не смертельно, поэтому не волнуйся.» - говорила одна из них, и на ней девушка остановилась. Краснея, она подняла глаза на робко моргающего почтальона:
- Вы! – вдруг взвизгнула она и швырнула ему в лицо листок, - Вы-ы! Вы плохой человек! Вы приносите плохие письма! Никогда, никогда больше не приносите мне их! Пусть их приносит кто-нибудь другой! – разозлённая Маша громко захлопнула дверь. Сев на ступеньку, она заплакала уже в который раз за этот долгий-долгий год.
Вечером она достала письмо из сугроба и отнесла в дом.
Густое покрывало лившего дождя начало потихоньку спадать, обнаружив за собой робко расталкивающее пушистые тучи солнце. Начиналось утро. Тревога, медленно растущая ещё с ночи, чувствовалась всё острее, и лестница в какой-то особенной робкой панике дрожала, скулила старыми ступенями, изредка повизгивая.
Шум, раздавшийся снаружи, был, кажется, привычным: шум едущего автомобиля. Но расслышав, как он останавливается у её дома, лестница вдруг – действительно вдруг, по непонятной для неё причине, обрадовалась и даже чуть-чуть успокоилась. Хлопнула дверца, захлюпали сапоги по мокрой дорожке, и в дом вошла девушка, держащая в одной руке кожаный чёрный чемодан, а в другой телефон, на котором что-то быстро набирала. Закончив печатать сообщение, она подняла взгляд и отчего-то удивлённо вскинула брови. Лестница ничуть не менее удивлённо оценивала столь нежданную посетительницу: последние жильцы съехали отсюда пару дней назад. Девушка же, осмотревшись, подошла и положила руку на перила. Немного погодя, она осторожно начала подниматься по ступеням.
- Раз. Раз-два-три. – пробормотала девушка, пробуя тишину на вкус. Печально вздохнув, она села на самую верхнюю ступеньку и стала что-то тихо-тихо напевать себе под нос.
Так прошёл целый час, наполненный невесёлыми думами и грустными песнями, звучавшими, однако, красиво в исполнении этой девушки. Они успокаивали старый дом, отвлекали от жуткой ночи, от вздорной осени, убаюкивали как маленького ребёнка. И атмосфера внутри него превратилась в мягкую, уютную, совсем домашнюю, какой она и была до того, как последние ворчливые жильцы вышли за порог, утащив с собой своё многочисленное хозяйство.
И всё разрушилось, треснуло и рассыпалось, как только послышались голоса людей снаружи и гул техники. Девушка вскочила, нервно забарабанив пальцами по перилам, что-то зашептала и начала быстро спускаться вниз. Обернувшись у самого выхода, она окинула взглядом старый дом, лестницу и с настоящей, самой настоящей тоской воскликнула:
- Мне жаль, мне очень жаль! – она, зажмурившись, выскочила на улицу.
А лестница поверила ей. Поверила милым и невероятно добрым глазам, которых она знала почти столько, сколько существовала на свете: глазам Маши. Она узнала внучку своей первооткрывательницы в то мгновение, когда та коснулась перил, и окончательно убедилась, когда девушка начала подниматься. Они ни разу не встречались, и тем радостнее было лестнице вновь ощутить прикосновение самого родного жильца, которого не стало уже много лет назад, через руку его ребёнка.
Должно быть, девушка хотела хотя бы раз увидеть этот дом, где когда-то жили её бабушка и дедушка, отец, которого не стало всего месяц назад.
Должно быть.
Через несколько часов дом был снесён.