Умный поиск



Инвалид (Лебедев Илья)

Женщина неспешно катит инвалидную коляску по набережной реки. Отдаленный гудок локомотива заглушает всплески волн. В коляске сидит мужчина, держит грубыми руками пыхтящую дымком папиросу. Его с проседью волосы треплет холодный речной ветер. Не по размеру штормовка обвисает на маленьком теле, пряча культи обеих ног.

Мужчину зовут Алексеем. Сидит он теперь у реки, думает о прошлом и не может понять, почему так не везет ему в жизни:

– Вроде, обычным парнем рос… Ну, курить начал рано. И что с того? Это ведь по шалости было… Вот и начал. Да что я о куреве-то всё? Разве другого в жизни не было? – он сделал горькую затяжку. Дешевые сигареты все ещё хранили тот едкий вкус, который он помнил с детства. В небе гаркнула чайка, с посвистом пронеслась над водной гладью.

– В обычную школу ходил, – начал он снова, – Учился так себе, да и не старался вовсе – как пойдет. Бегал, гулял с друзьями во дворе. Помню, как яблоки у соседки по даче воровали… Ох, крику-­то было! Потом постарше стал – с девчонками начал гулять, красивые были… Когда молодые – все красивые. Сейчас половина из этих девчонок спилась, остальные работают за гроши. Тьфу!

– Поступил в железнодорожное ПТУ, учился там тоже тяп-­ляп. Да, благо, не выгоняли. Я диковатым рос, бумажки писать не любил, прилежничать… – не моё, короче. Я больше руками работать, кому, если надо было что починить, – всегда помогал. За спасибо помогал, а иногда – выпить предлагали. Я не отказывался. Заслужил ведь…

– Дальше в армию пошёл. Служил, два года прошло – вернулся. Особо и не помню уже, как­-то не до того было… Сослуживцев всех растерял, ни с кем теперь контакту нет. А казалось, когда служили, что товарищество на века будет… Вот тебе и на века!

– После армии на работу устроился. Любил с вагонами возиться, чинить составы, пути железнодорожные. Я и сваривать умел, батя научил. Да только ноги под поезда не совать не научил… Как я так, забыл машиниста-­то предупредить… Хорошо, что ход вначале тихий, успел наполовину отползти, только ноги, правда… Ах, жалко, зараза! Мне бы сейчас ноги… я бы на своих двоих пол-­России бы обошёл. Христом богом клянусь. Люди все о крыльях мечтают, им бы полететь. А мне – пройтись босиком по этим камешкам! Я бы так счастлив был! Зайти бы в речку да искупаться. А куда мне с моими культями, только людей смешить. А ведь хочется, хочется искупаться-то!

– Я о себе всё думаю... А ведь у меня семья есть. Женился я на Любушке моей после армии. Недолго ухаживал за ней, в кино пару раз сходили да уж и расписались. Тогда проще было с этим. Породнились мы с ней, деток нарожали. Вон, трое сейчас. Взрослые уже, приезжают редко, по большим праздникам. Не до нас им, стариков. Сначала, как ног­-то лишился, родственники от меня как-­то отступились. Подумали, мол, жить не захочу. Да я нет, охотлив до жизни оказался, очухался. Стал даже на дому разную работу подручную выполнять. Сначала как друзья проведывать приходили – всё глядели на меня, слёз сдержать, бывало, не могли. А потом пообвыклись, легче стало. И дети без страха начали подходить. Поначалу маленькие были, не понимали, что стряслось-­то. А потом как повзрослели – всё поняли. Смышленые росли, лишний раз отца не донимали. А я их любил, сильно. И сейчас люблю, да только батьку позабыли они. Ну, дела, понимаю, работа. Надо же нынче деньги зарабатывать…

– А помню, как в молодости в деревню уехать хотел. Дом бы там построил, хозяйство завёл: скотину, огороды. Детей бы на природе воспитывал, а не в городской суете. Ещё, помню, машину хотел купить. Ездить, быть первым парнем на селе, и женатым уже. Теперь, вот, езжу и без машины, черт бы побрал эту езду… Так и не срослось. Ни одной мечты не воплотил. Ну, что поделать… А я вот понял сейчас – сижу тут, живой, и уже хорошо. Когда мы здоровы, нам всё мало. И квартира тесна, и на работе денег недоплачивают. А как дело коснется жизни, то уже в любом виде – лишь бы была. Человек не машиной да квартирой силён. Непобедимым духом своим он силён. Хоть меня взять. Я же когда ноги потерял, думал, что жить не смогу. А теперь вот думаю, что не все так плохо, и живу... Тяжело. Но никто не говорил, что будет легко. Жизнь, она по-всякому прекрасна, пусть, горька моя доля, зато я, может, во стократ другого кого счастливей буду…

Он прекращает думать. Остается покой, тишина, белый шум… Воробьи чирикают на тротуаре, подбирая крошки. Река плывет, спокойна и величава. Солнце остыло, ветер утихомирил его полуденную запальчивость влажным дыханием облаков. Папироска давно потухла в руках Алексея, недотянутая до половины.

– Любушка, подай хлеба, я воробышков покормлю, – умильно обратился он к жене, которая всю прогулку молчала.

– Держи, Алёша.

– Нам уже по пятьдесят, а мы всё Любушка да Алёша…

– Значит надо. Всё не просто так: ты для меня, я для тебя.

– Это мудро сказано, Люба. Давай ещё немножко помолчим, да поедем.

Он отламывает кусок свежего ржаного хлеба, горбушку откусывает сам, а мякоть – бросает птицам. Долго умиляется тому, как быстро смяли хлеб резвые воробьи. Достает папиросу, сладкую для обветренных губ и слабого обоняния. Думает ещё минут пять, а после закуривает.

– Любушка, а ведь не всё у нас так плохо. Живут люди и хуже, да ничего. Не надо печалиться, не надо. Я раньше горевал, а теперь не буду.

– Мы, Алёша, нынче счастливее многих других. Это не утешение нам, а знак. Впереди неизвестно, что будет. А сейчас мы друг на дружку смотрим и улыбаемся. А значит – счастливы.

Они ещё пару минут глядят на реку, от набережной до дома Любушка катит коляску молча. Она всё понимает без слов…

Источник публикации: газета "Литературный Маяк", №11/2016

Добавить комментарий


Защитный код
Обновить

Поделиться

 

Метрика