Ист.: Энциклопедический словарь Русского Библиографического Института Гранат. 7-е изд.
Т. 34, стлб. 11-15.
I. Личность П. и его жизнь до открытого выступления.
Емельян Иванов П. своим внешним видом не поражал. Среднего роста, довольно плечистый, со спущенными на лоб подстриженными в кружок волосами и с кругловатой черной бородой на скуластом, самом простом мужицком лице, он представлял обычный тип простолюдина; его, пожалуй, совсем нельзя было бы отличить в простонародной толпе от ему подобных, если бы не большие и живые черные глаза, в которых светились ум и лукавство; глаза быстрые и наметанные, поблескивая своей чернотой и белками, от черноты еще более белыми, выделяли этого человека из толпы. Но, рассматривая его наиболее достоверный портрет (в летописи Оренб. осады Рычкова, см. Акад. изд. сочин. Пушкина, т. XI, примеч. Н.Н. Фирсова), мы тщетно стали бы отыскивать в лице П. какие-либо признаки исключительной одаренности, могучей воли, даже просто необыкновенной жестокости; ничего подобного мы не найдем в этом лице, нет, это слишком обыкновенное лицо; оно скорее благодушно, чем свирепо, и только в больших темных зрачках заметна какая-то болезненная напряженность, как бы говорящая нам о том, что этот человек может быть и себе на уме, но также не чужд и некоторой фантазии и способен фанатически прилепиться к идее, претворить ее в жизненный план, подобно тому, как это раньше делал всякий мало-мальски сосредоточенный в себе раскольник, а теперь делает любой «умственный» серьезный сектант.
Но не представляя по внешнему своему виду ничего особенного, П. все-таки не был вполне заурядным серым человеком. Он от природы был бойкий, расторопный малый, в высшей степени подвижная натура, и из него выработался один из тех типов, которые нередко выходили из широкого мира старой бродячей Руси. Уже в юноше - П., участнике семилетней войны, его военный начальник заметил «проворность» и за это свойство взял его в свои ординарцы. «Проворность» как нельзя лучше пригодилась П. в его дальнейшей скитальческой жизни, вывела его из многих бед и, еще более развившись от жизненных испытаний, бросила в отважные и крайне рискованные предприятия.
Самостоятельная бродячая жизнь П. началась после турецкой войны, во время которой он дослужился до 1-го офицерского чина - хорунжего. Отпущенный П. Паниным на побывку домой по болезни, П. больше уже не вернулся в армию, к казенной службе. И случилось так потому, что он, будучи в отпуску, довольно скоро перешел на нелегальное положение, оказался в бегах. Не добившись отставки по болезни, проявившейся в каких-то язвах на руках и груди, он вместе со своим зятем бежал на Терек, но и там ему не повезло. Как беглый, он был арестовал и прикован на гауптвахте к стулу, но это не помешало ему бежать с тремя звеньями цепи и с подговоренным к побегу караульным солдатом.
Вторично схваченный и заключенный, П. снова бежал. На этот раз он искал себе опоры и нашел таковую в раскольниках, выдавая себя самого за раскольника. После этого где только не побывал II. Побывал он в Польше, где, повидимому, еще более сблизился с раскольничьим миром - в одном из важнейших раскольничьих гнезд на Ветве. Поэтому, когда П. из Польши возвратился на льготном основании (в силу указа Екатерины II о беглых в Польшу), то неудивительно, что он, в сущности, начинает следовать всем директивам, которые получил от раскольников. Так, один из держателей П., раскольник Кожевников, направлял его на Иргиз в самые недра раскола - Мечетную слободу - к раскольничьему старцу Филарету - и П. посетил и эту слободу и этого старца. Перед тем он пожил в дворцовом селе Малыковке (ныне Вольск), тоже в раскольн. гнезде, и в это время уже знал о появившемся в Царицыне государе Петре Федоровиче, схваченном там царицыными властями, но успевшим скрыться «неизвестно куда». Старец Филарет сообщил П., вошедшему в полное его доверие, об отчаянном положении яицких казаков и об их намерении «бежать к золотой мечети», и нет ничего невероятного в том, что здесь, у старца Филарета, окончательно был выработан план иным способом улучшить положение яицких войск, вместе с тем и послужить и старой вере.
От Филарета П. отправляется для осуществления своего плана на Яик. В раскольничьем мире тогда происходило сильное брожение. Он был не менее недоволен своим положением, чем разгромленное яицкое казачество. От петербургского правительства Екатерины II не ожидалось тех гарантий, какие раскольничий мир мог получить от Петра III, который прекратил сразу гонения на раскольников, и когда он так быстро и таинственно исчез с российского престола, то общий вздох сожаления о нем, об его безвременной гибели, вырвавшийся из раскольничьей груди, был так глубок и искренен, что невольно заразил сочувствием к погубленному Екатериной и барами царю все простонародье, в лице крепостного крестьянства ждавшее от Петра III освобождения от барской неволи подобно тому, как он освободил от монашеской неволи так называемых экономических крестьян, переведя их из-под власти монастырей и др. церковных учреждений под власть государства.
Их общее сочувствие к Петру III, распространившееся, как луч света, бесчисленными радиусами из раскольничьих центров по всему необозримому народному морю, всколыхнуло его ожившими в нем надеждами и ожиданиями. Ожили надежды и ожидания, разыгралась бурно народная фантазия - ожил и Петр III. Пошел слух, что он не умирал, не убит, бары и царица ошиблись в расчете – «батюшка» спасся и скрылся, но явится, уже явился, но опять скрылся - и снова явится. Раскольники вели агитацию в этом смысле, а появление самозванцев одного за другим укрепляли массы в убеждении, что это и есть сущая правда.
Едва ли можно сомневаться в таком толковании этого вопроса, что раскол был вдохновителем самозванской авантюры П., хотя он потом и отрицал это. Вся совокупность фактов и логика событий заставляют нас сделать такой вывод. Раскольники прикосновенны сильно к пугачевскому предприятию в его начале; лишь потом, при ликвидации его в жизни, они как-то исчезают со сцены, увидав безнадежность восстания. А раньше они готовились к торжеству «старой веры» вместе с торжеством об’явившегося, симпатичного им, законного царя. В Саратове, напр., как мы узнаем из подлинного следственного дела о П., перед его выступлением коллективно научалась «раскольничья библия»; кузнечный мастер Горбунов впоследствии показывал, что ему с братом эту библию читал некто Савич.
Вообще в раскольничьих кругах к чему-то готовились; дальнейшие события показывают, что, повидимому, обдумывался план поднять казачество, а потом весь народ на защиту старой веры, через возвращение престола ее другу, - императору Петру Федоровичу. Трудно думать иначе, особенно если принять во внимание то почитание, которое раскольники питали и до сих пор питают к памяти Петра III, образ коего в их сознании ассоциируется с образом Христа-искупителя.
Дальнейшие похождения П. тоже свидетельствуют, что его блюло недреманное раскольничье око. Попавшись в руки властей и будучи заключен в казанскую тюрьму, он бежал оттуда при помощи раскольников. Самое указание ими же на яицких казаков, недовольство которых екатерининским правительством могло сыграть роль фактора, возбуждающего их к восстанию, весьма знаменательно: яицкое войско было привержено к старой вере, и раскольники имели основание надеяться, что в число лозунгов их восстания за обретенного государя будет старая вера.
Раскольники и не обманулись в своих надеждах как на П., так и на яицких казаков. Последние приняли первого и стали скрывать его по разным степным хуторам. С «Талового Умета» пахотного солдата Оболяева П. перевезли на хутор казаков Кожевниковых, потом в «караулистое место» на Усиху и, наконец, на хутор казака Толкачева.
Здесь было решено, что подготовка для открытого выступления «государя» достаточна: у него была уже хорошая казацкая шапка, красный кафтан, знамена с осьмиконочным крестом и до 80 человек разного сброда «подданных». Перед ними-то 17 сентября (1773) и были распущены знамена «об'явившегося государя», и прочитан его первый манифест.
При первой встрече с правительственными войсками у П. было 140 человек, а 18 сентября его толпа увеличилась до 300 чел. Восстание началось успешно, хотя на первых порах, при встрече с правительственными отрядами, П. и подумал, что «разберут по рукам». Не только не разобрали, но часть казаков даже присоединилась к «Петру Федоровичу».
От Яицкого городка, к которому прежде всего подошел этот вынырнувший из оренбургской степи «император», ему пришлось отойти, он предпочел двинуться на крепостцы меньшого значения, и здесь его сопровождал успех за успехом. Восстание быстро разгоралось и становилось серьезным, хотя в Петербурге долго этого не понимали или не хотели понимать. <…>
Н. Фирсов.
Продолжение статьи можно прочитать, посетив Сектор редких книг.