Умный поиск



Александра Мартьянова (Белова) о своей семье и старшем брате Василии Белове

[О происхождении фамилии Беловых]

/94/ Именно сиротами суждено судьбой оказаться в малолетнем возрасте Ивану и Анфисе [родителям В. И. Белова].

Отчётливо представляется картинка детства Ивана. Ребёнок-мужичок деловито правит возом в гору зимой.

- А что, у отца-то большая семья?
- Семья-то большая, да два человека
Всего мужиков-то: отец мой да я…

Примерно в таком возрасте лишился отца Ванюшка. Мать, Александра Фоминична (Фомишна), собирает паренька в школу на запись.

Сорванцы облепили стол учителя, гомонят, толкаются. Ваня в сторонке, не суетится, ждёт своей очереди.

- А ты чей да откуда? – врасплох застал мальца вопрос.

И не успел тот вымолвить, что Фомишнин из Тимонихи, ребята закричали:

- А это Ванька-беляк!

Учитель ласково взглянул на опрятного, стриженого под горшок, белоголового несуетного пацанчика. Вспомнил, что он в семье единственный мужчина, чётко произнёс:

- Так и запишем: Белов Иван … как звали отца?

- Фёдор Петров! – отчеканил осмелевший Ваня, но графа уже была заполнена.

/95/ Так родилась добрая светлая фамилия. [1, с. 94, 95]

 

***
/93/ Зимовка, передок, двор, хлев, сарай, сенник… Баня, амбары, ульи, качели. Получается, что до войны мы были даже богаты. Этот дом продан, усечён, перестроен. Зимовочку Василий Иванович откупил, подремонтировал – ради памяти отцовской, ради памяти бабушки, которая всех пятерых тут в зыбке качала. <…>

/94/ Из самой народной гущи вышли родители Василия Ивановича: Иван да Анфиса.

В своё время они учились в церковноприходской школе вместе с четырьмя детьми священника. Сохотская волость Кадниковского уезда. Девять деревень кустились к Поповке. Тут погост, дом, сад, Никольская церковь со школой. Духовный центр истинно верующих прихожан. <…> [1, с. 93, 94]

 

***
/95/ Уже родился второй сын, Василий. Два синеглазых сынка, будущая надежда и опора, придают Ивану небывалых сил, даже Анфису он приобщил: наточил топорик и научил рубить угол.

Без оханий, не унывая, не уставая, с песней «Из-за острова на стрежень…» растёт дом. Вот он и сегодня посреди Тимонихи (продан и перестроен). Высокий передок – летняя горница, через сени – зимовка. Двор, сенник, сеновал, хлев. Погреб, амбар, ульи, баня, колодец. Неизменная (как зыбка в избе) качель. Всё, до единого бревна, тесины, угла оглажено и согрето неутомимыми мозолистыми руками Ивана Белова.

Семья, дом – главное для крестьянина. Мычит берёзка, поджидая хозяйку с подойником, прискакивает тёлочка Бровка, шарахаются пугливые овцы. В огороде всяческий овощ. Счастливо, в любви и достатке жилось деткам. Они были ещё ограждены от язв и тревог общества.

Грамотные, мудрые родители между собой обсуждали советские законы, нововведения, но никогда не допускали при детях возмущений, ругани, недовольств. От дрязг общества оберегали, считая, что деткам, во-первых, надо прививать основы доброты, трудолюбия, усидчивости, ответственности за свои поступки, умение помочь ближнему.

Всё это постепенно усваивалось с чтением сказок. Чтение заведено было в семье раз и навсегда. Как бы ни устал татя, но обязательно перед ужином присядет за стол, где Юрик приготовил книжечку, а Вася с нетерпением ждёт их чтения, бесед, рассуждений.

Малые сказки про Курочку-рябу, Колобка, Лису и Тетерева, Репку и другие он знал наизусть, и когда пришло время читать самому Васе, приносились Юрием из школьной библиотеки книжки о путешествиях, о дальних странах, о животных. Сказки Пушкина читались с упоением, легко и на всю жизнь запомнились. Вася, благодаря отцовским вечерним беседам, прикипел к книге. Ему даром и ужин, только бы татя подсел, почитал новую книгу.

/96/ Мальчики давно усвоили, на деле применяли и к месту вставляли пословицы: труд человека кормит, а лень портит; поспешишь – людей насмешишь; давши слово – держись, а не давши – крепись; на ошибках учатся; добро рождает добро; где песня поётся, там счастливо живётся.

Откуда бы ни возвращался татя, обязательно вёз подарок для деток – малые занимательные книжицы. Тут запутанные рисунки, фокусы, шарады, загадки, головоломки. Сколько тут раздавалось возгласов, открытий, удивлений!

Ах, как важно в нежные годы не механическое умение читать, а элементарное пояснение, рассуждение, участливая беседа с самым близким, любимым человеком. Именно – с отцом. Мальчику нужен умный доверительный собеседник, у Василия – отец, дядя (у Пушкина), брат (у Ленина)… Но – мужчина! Мама сыграла другую важную роль. Но Белов Иван вдохнул сыну Василию волю к жизни, смелость в творчестве, ответственность за слово.

Книжное слово воспринималось как нечто священное. После отца, матери для Василия книга стала верным учителем, путеводителем и советником, стала целью всей жизни, а пока…

- Поднимайтесь-ка, мужики, - внятным шёпотом, чтобы не потревожить малых, ласково и в меру требовательно будит сыночков татя. – Дело есть безотлагательное… Мне не управиться. Без вас как без рук.

Бабушка Саша встревает со своей женской жалостью, растапливая печь, увещевает сына, жалко ей внучат:

- Темнотища, рань, чего и надумал. Пусть спят.

Отец не перечит матери, но ведёт свою твёрдую линию, обращаясь к мальчикам:

- Подшутил сегодня шельмец-мороз над нами: осемсветный сугроб навалил, да притом у самого крыльца. Почтальонше ни за что не пробраться. Газету «Северная деревня», по которой Вася бойко усваивает слова, не получим – то-то… Поднимайтесь-ка, молодцы! Запросто туннель спроворим. Дружно – не грузно!

Братец Кролик и Братец Лис еле, молча, отряхают дрёму, с закрытыми глазами лезут на печь, которая никогда не остывает, шарят, выбирая из груды валенок свои, приметные, с заплатками на задниках. Проворно одеваются – ведь сам татя не может обойтись без них, ждёт помощи в важном деле. Лопаты – выбирай любую – уже наготове.

- А кто тут явился без инвентаря, без рукавиц? Не получится!

Вася бежит в избу за варежками.

- Юрик, завяжи-ка ему шапку под подбородком, да и пуговицы на пальтишке застегни полностью. Дело предстоит не шуточное. Туннель не обязательно, но неширокую тропу прорубим в сугробе… Газету доставит письмоноска: а вдруг там новость! Да распрекрасная! Да долгожданная! Я – первый по целине, а вы по сторонам – на подчистку, согласны?

С азартом включаются ребята в дело. И почти сразу Юрик запевает: «Мы гатовы к бою, таварищ Варашилов, мы гатовы к бою, Сталин – наш атец!»

Вася не уступает старшему: «Мчится в бой Чапаев на лихом коне…» - выводит тоненьким голоском.

- Татя, а как звали Чапаева?

- Вася, Василий, Василий Иванович! Тёзки вы, - не впервой отвечает татя, зная, как любо Васе слышать о любимом киношном герое, защитнике Родины, как мечтает быть похожим на него сын: смелым, отчаянным, подтянутым, красивым.

Так вот шаг за шагом Белов Иван вливал волю, силы в деток, ковал характер – не рад наживы (об этом всегда вскользь), не ради удовольствий, не в погоне за новыми сапогами – это всё не главное, даст бог… «Будет вам и белка, будет и свисток». Приложатся и эти радости, если человек добрый, сильный, упорный, смелый, умеет жертвовать собой ради семьи, дома, родины.

В преодолении трудностей рождаются православные русские Иваны. В их тёплом дружном семейном гнезде, где мастерят самодельные игрушки, подарки, сюрпризы, где велика тяга к книге, к знаниям, взращиваются Василии – сыны Ивановы.

Честь и совесть страны, защитники нравственности и границ.

Иные трепачи где-то исподтишка подзуживают: из грязи да в князи… Это о Василии Белове!

Рождён он в православной колыбели. Убаюкивался песней в деревянной зыбке. Страдал и пел вместе с деревней. [1, с. 95, 96]

 

***
/151/ Василий Иванович был ещё крещён (1932), а я уже (1936) – увы.

Высокая миссия поддержать духовность, веру, выдержать всё выпала на маму.

Как умела, исполняла извечный материнский долг, показывая пример ежедневным неустанным трудом и скупым задушевным словом.

Непоколебимая крепость её держалась на пяти бесценных живых опорах: Юрий, Василий, Александра, Иван, Лидия.

Мы незримо вливали в неё несокрушимую силу: не видели мы свою маму болеющей. Ни разу! Не слышали стенаний и слёз!

Никогда она не проклинала судьбу, не жаловалась! Даже случайно, в /152/ критические ли минуты, в озлоблении ли, не вырвалось из её милых чистых уст ни одно грязное слово.

Всё больше утверждаюсь в мысли: от мамы нашей Анфисы Ивановны исходила божья благодать. И нам внушала: всякий человек рождён для добрых дел.

Всегда задумчивая, малоразговорчивая, головушка склонена набочок, как у Богородицы, в редкие минуты доверительного общения так внимала нам, так вся светилась, удивляла цепкой памятью, незлобливостью, жалостливостью.

<…> Удивляло мамино всепрощение.

Вот мамины слова: «Что Бог дал, за то благодари. Смирись, если пока нет возможности что-то изменить, исправить. Обидели тебя – прости, перетерпи. Не плати тем же, а то обиды будут нарастать, как снежный ком с горы, а там и до беды рукой подать».

Так нам, малым, приговаривала, без надрыва, не собирая всех в кучу, не демонстрируя свои познания. [4, с. 151, 152]

 

***
[Михайлов А.:]

- Мы, дети, переняли у мамы весёлый нрав, она у нас оптимистка! – улыбнулась дочь Анфисы Ивановны Александра Ивановна.

Трудное время выпало на долю старшего поколения. Казалось бы, нужда и голод ожесточат, очерствят души, но дети не слышали от матери худого слова, не было у неё и вины.

- Конечно, не одна я, все страдали, - продолжает Анфиса Ивановна. – Когда мужа взяли на войну, больно тяжело было. Постелю на пол две постели, уложу детей, смотрю на них и думаю: «Милые вы мои, как вас всех сберечь от голодной смерти?» И плачу, и плачу…

- Не знаю, когда мама спала, - вспоминает Александра Ивановна. – Мы ложимся – она не спит, встаём – мама уже давно на ногах… [7]

 

***
/157/ – А где Бог? – спросила я [маму].

- Он везде: в доме, на улице, в лесу, в человеке, на небе. Нас он видит и /158/ слышит. Он тут, рядом, и доброму человеку всегда поможет в трудную минуту. Мы его не видим, а он даже знает наши хорошие помышления и дурные задумки. Он вездесущий. Страдалец, заступник за нас, грешных.

Вася лежал в темноте за шкафом, молча прислушиваясь и не встревая в наши разговоры, вдруг подал голос – выразил сомнение:

- Я шёл мимо церкви, думаю, зайду и проверю, есть ли Он. Зашёл. Галок там под куполом тьма. Будто по-человечески перекликаются. Боязно, но переборол себя и крикнул, чтобы дал знак, уронил сверху из пробоины кусок кирпича или ещё что-то такое вниз… А Он – ничего! [4, с. 157, 158]

 

***
/122/ В нашей большой семье без отца первые наставления мы слышали от мамы – слово, которому безгранично верили. <…>

Постоянные голод и хвори терзали нас. Коклюш, чесотка, корь, угары (трубу приходилось закрывать как можно раньше, чтобы сохранить тепло на сутки), обморожения, зубная боль, шуршание тараканов на печи. Все это противно – до полного изнеможения. Первое тепло – уже в апреле. <…>

/123/ Оттаиваем: радостное предчувствие витает в доме. Мама ещё медлит, не даёт команду перетаскивать из зимовки в передок – летнюю горницу постели, одеяла. Нам не терпится: до того надоело спаньё всегда навытяжку, вчетвером на дощатых нарах за шкафом. Я на краю, рядом Лидушка, потом Иванко, а у стены Вася. <…>

Теперь обитаем в просторной летней избе – передке. Василий полностью от нас отгородился. Занял сенник. Сейчас ноги его не упираются в заиндевевший под утро угол зимовочки. Сквозь пазы не слышны завывания метели, не стреляют разрываемые морозом брёвна в стене.

<…> Долгие и страшные годы тянулись нескончаемо. Так, не обогретые отцовской лаской, мы и подрастали.

Изба не отапливалась, зябко; нередко стучали под утро зубами, натягивая на голову одеяло, но никогда уж не бежали обратно в зимовку, как мама ни уговаривала. А приказывать она просто не была способна.

Всякое похолодание, дожди, ежедневное недоедание с лихвой окупали свобода уединения, светлое пространство. Огромные окна, незанавешенные, чистые стены и потолки – выструганные, будто отполированные. Каждый сучок – неповторимый глазок. Здесь играли, читали, рисовали. Здесь не ссорились! Ничто и никто не раздражал. Василий обычно что-нибудь мастерил. Мы, младшие, у него на подхвате. [3, с. 122, 123]

 

***
Мы давно явно и тайно завидуем тем, кто умеет говорить на другом языке. Так хочется поскорее выучиться! Но деревенским не всё доступно. Иностранный язык, игра на скрипке, пианино – всё это не для нас. <…>

В избу неторопливо, с толстым томом под мышкой, входит Вася. Сначала молча слушает и смотрит на суетящихся, потом спрашивает:

- Что случилось-то?

Мы хором кричим: «Она [Шура] говорит, что по-иностранному умеет говорить!» Вася не захохотал издевательски, а не по-детски степенно и со знанием дела охладил несколько наш пыл:

- Ну и глупцы вы. Иностранный язык! Думаете, легко это! Это вам не в шашки сыграть: раз-два и в дамки! Знаете, сколько надо времени, чтобы другой язык выучить! Я вон хотел цыганскому научиться. Смог за зиму только несколько слов запомнить! А теперь и цыгане съехали…

- Цыганский… совсем трудно, наверно, - сказала я. Василий выжидал, заинтересовался. А Шурка залопотала:

Шмана куле к ман дилихо
Моми зеюшки манга… и т.д.

Мы потребовали немедленно перевести. Оказалась частушка.

Кулешмана к нам ходили
Мимо мангазеюшки,
Они ещё бы походили,
Отказали девушки.

<…> Василий улыбнулся и ушёл опять со своим томом. Может, на чердак, может, и в кусты. [3, с. 126]

 

***
/127/ Мы так увлеклись, что не услышали, как Вася вошёл. Он попросил нас сбегать перевязать коз, оправдываясь одновременно тем, что он уж перевязывал, и теперь наша очередь.

<…> Несколько раз на дню надо было перевязывать козлят на свежую траву у реки. Любованья и восторги ими как-то незаметно устоялись, перешли в заботу, обязаловку. Между тем у нас четверых [старший брат Юрий учился в Вологде], на кого была возложена ответственность за коз, своих дел, забав и увлечений всегда было по горло.

Да вот незадача: все мы слишком увлекающиеся по характеру. Тон задавал старший среди четвёрки, Василий. Выдумщик по натуре, он затевал что-нибудь мастерить то из бумаги, то из дерева.

Мы тут же – к нему. То наблюдаем, и это очень увлекательно, то помогаем. И это очень радостно. Гордость охватывает, если просит найти, принести ветку, стёклышко, щепку, гвоздик, гайку…

Сколько всякой всячины можно, оказывается, сделать из обычного листа бумаги! Рамки, кошельки плетёные, кораблики, шапки, игральные карты, самолётики.

Вот Вася молча берёт лист, сворачивает раз, другой, загибает углы, переворачивает, снова загибает углы. Мы зачарованы, заинтересованы. Что можно интересного извлечь из этого бумажного «пряника»?

/128/ Наконец, Вася подносит «пряник» ко рту и резко, с силой дует в дырку. «Пряник» развёртывает бока, щёки. Выскакивают рожки, ножки. «Пряник» неожиданно превращается в круглого смешного чёртика.

Изумление охватывает нас. Мы торопимся повторить. Спрашиваем, изучаем. Увы!

- Для начала вот сделайте лягушку. Это попроще, - советует Вася и показывает, как начинать.

Мы склонились над столом, забывшись делами, увлекшись. <…>

Васи нашего и след простыл. Книга у него очередная появилась. Никогда их не читал нам вслух. Обязательно уединялся. Искать его напрасно. Ни за что не обнаружить.

Наше общение с ним всегда желанно, но мы не вольны требовать, клянчить, особенно когда он с книгой. В книгах находил он загадки, советы, фокусы. На радость нам мастерил то одну, то другую придумку. Уж знаем, если книга новая, ему не до нас. Многие поделки он приносил уже готовыми. На идеи наталкивался в книгах. Сразу загорался желанием исполнить для нас, порадовать. А себя ещё раз проверить на готовность к очередному малому «подвигу».

Вот перед нами две деревянные куклы-марионетки. Он и она. Выструганы из деревяшек. Головы без лиц. Руки, ноги сгибаются в локтях, коленях. Одна покороче. Вверху на поперечинках-лучинках нитки. Куклы разговаривают Васиным голосом. Она – дамочка капризная и воображулистая. Он – резкий, с короткими репликами в голосе.

- Куда поедишшь? – пищит вкрадчиво она.
- На базар! – бросает он.
- Чиво купишшь? – тянет пытливо жена.
- Тулуп!
- А мне-е!

Движения, разговоры, танцы по велению ниток – ведь это целое представление, нами не виданное. Мы уж как бы не замечаем и не слышим брата. Видим спектакль.

Вполне возможно, нет – наверняка, по ходу дела, где-нибудь за баней, он по многу раз ошибался, исправлял, подбирал материал. Конечно, не раз обдумывал, прикидывал.

Никто не узнает, сколько раз порезался, проколол ладонь проволокой, задрал ноготь, прищемил палец, занозил руку…

Эту «кухню» не часто наблюдали. Он стеснялся промахов, неудач, оплошностей – на людях. За них он отвечал один, тайно, никогда бы не похвастался раной, вывихом, синяком. Объяснится одним словом. И всё.

С детства и всю жизнь ковал он свой характер.

Немногословный, настойчивый, неожиданно заиграл на гармошке плясовую. Взрослые девицы рады несказанно. <…>

/129/ Никогда не бывало, никто не слыхивал, чтобы Вася хвастался, что-нибудь обещал сделать такое, что удивит ребятню. Не скажет: «А я возьму да и научусь играть на гармошке… Я скоро начну… Хочу стать… Вот увидите…»

Как огня боялся таких опрометчивых реплик. Очевидно, видел и слышал от других мальчишек, своих друзей подобное, а потом приходилось краснеть, объясняться, а то и отпираться от своих же обещаний. Василий с малолетства считал зазорным подобные хвастливые уверения.

Это признак сильного, твёрдого характера. Внутренняя уверенность, ответственность за слово. Павки-корчагинская воля!

На наших глазах собирал детекторный приёмник, и впервые в Тимонихе услышали, пусть и через наушники, Москву. Мастерил с друзьями буер. Чертил, пилил, строгал. Очень хотелось ему поднять воду для поливки овощей на горе из реки. Много времени отнимало это обязательное нудное занятие. Кровососы не дают покоя. Начались нешуточные приготовления. Приволок доски, куски фанеры. Глубокомысленно склонился над чертежами… Сооружение оказалось громоздким и, как мне думается, единственно провальным, неисполненным. [3, с. 127-129]

 

***
/180/ Детекторный приёмник увлёк его не на шутку. Многие говорили: ничего не выйдет. Кое-каких деталей в деревне не найти. Василий написал Юрию (он служил в армии), а получив необходимое, принялся с удвоенным рвением. И ведь довёл до ума, завершил! Бессчётное число раз переделывал, переставлял, заземлял, лез на крышу, соединял проводки.

Иван, Лида и я по-своему переживали за успех, полной уверенности не могло быть. Но мы ничего не говорили, а тайно верили в брата, потому что знали его характер, стойкий, непреклонный, пытливый.

И вот победный час! Василий надевает /181/ на Ивана наушники. Сначала тот ничего не слышит, потом – писк, потом – голоса… Чудо свершилось в Тимонихе! Задолго до установки радио. Первыми услышали мы: «Говорит Москва». Теперь в нашей зимовке ежедневно толпятся ребята из нашей и соседских деревень. Потом потянулись старики и бабы.

Разговоры различались не очень чётко. А тут передают концерт. Песни! Наушники переходят из рук в руки. «Частушки!» - кричит один в восторге. Наушники рвут друг у друга, клянчат – побыстрее, хотят удостовериться. Верно! Здорово! Сама Москва пожаловала в деревню.

Небольшой ящичек и наушники старанием Василия преодолели несметные расстояния. Сделали невозможное возможным! «Господи Боже мой! Не перевелись ещё чудеса на свете!» - соседка хлопает руками по бокам.

Но самое удивительное чудо ждало Тимониху впереди. Василий читал запоем, мастерил что-нибудь и писал стихи. Об этом, кроме меня, никто не знал. Василий был скрытен, я случайно натыкалась на его тетради с первыми стихами, читала их тайком. [5, с. 180, 181]

 

***
/129/ Задумок и увлечений было невпроворот. Но самой сильной страстью его в детстве были книги. Он мог читать в полутьме, при лучине, при луне.

<…> Уединялся, да так, что и посейчас точно не знаем, где скрывался. В деревне много тайных уголков: за баней, в кустах, на чердаке, в развалюхе соседней. <…>

/132/ Василий к ужину не явился.

Вполне возможно, что он видел коз [за которыми должен был присмотреть] мёртвыми, но испугался и теперь не показывается.

<…> Как только ранним утром скрипнула половица в сенях, я поняла: мама встала, сейчас направится в сенник расправляться, если явился домой главный виновник несчастья. Я тут как тут.

Без слов мама приоткрыла дверь сенничка, заглянула в щёлку, положила руку на сердце и выдохнула тихо: «Слава Богу, дома…» Мы неслышно подошли к постели. Я всё ещё думала: вот сейчас со всего маху внезапно пазганёт по свернувшейся фигурке брата.

Василий спит или притворяется? Не шевельнулся. Из-под подушки торчит угол толстого тома.

Мама долгим страдальческим взглядом посмотрела на светлую головушку сына. Молча потянула книгу из-под подушки, повернула её к оконцу – был полумрак, поднесла поближе к глазам и шёпотом по складам прочитала «Ги-де-Мо-пас-сан».

Положила книгу у подушки, и мы выскользнули из настороженной, тревожной для всех троих тишины, аккуратно прикрыв дверь сенника…

<…> Моё недоумение завершилось догадкой: мама видит в Василии что-то большое, главное и верит в него. [3, с. 129, 132]

 

***
/9/ …Мне вспомнилась Васина тетрадь, на которой крупно чернилами написано: «Рукопись». Там стихи. Первый – о том, /10/ как он увлечён книгами, которые его учат жизни… Я выдаю тайну брата.

- У тебя, Васенька, есть тетрадь, ты однажды забыл на столе… Там ещё много чистых листов…

Василий недовольно посмотрел и категорично… сказал:

- Давно уж там нет ни одного чистого листа… И тетради той нет…

Меня так и подмывало спросить, где она, но, зная скрытный характер брата, не осмелилась. [2, с. 9, 10]

 

***
/166/ Самые тяжкие голодные годы для нас оказались не в войну, а после. В конце войны даже до Тимонихи доходила американская тушёнка.

<…> Кончилась война, от внешней помощи Сталин отказался. В деревне стали умирать с голоду люди, истощённые до последней степени.

<…> Проклятые это были времена. Океан горя. Но и в этом океане мама умела иногда на какое-то недолгое время выкинуть нас на зелёный островок тепла, доставить нам, малым деткам, радостное волнение своими придумками, неординарным отношением к нам, юмором, незлобивым и тонким.

<…> Вот случай. Купила она килограмм сахару. До этого бывал песок. Всем – по ложке. Смакуем, обводим кусочком хлеба вокруг кучки. Это мы, трое. Василий съест сразу и вон из-за стола.

Сейчас все получили по куску сахара, и сладкий мешочек «ушёл» на кухню. <…>

Мы весь долгий день занимались многочисленными делами на улице, дома. И у каждого не выходил из ума купленный сахар.

Василий отсутствовал, работал где-то. <…>

Ближе к вечеру жалуемся Василию, что искали сахар, но не нашли.

Василий подходит к печурке, заткнутой рукавицами, выбрасывает рукавицы и … вот он, сладкий мешочек. Какой тяжёлый! Василий развязывает и даёт всем по куску.

Вечером, встречая маму, мы всё рассказываем.

- Мама, мы сахар нашли… В печурке!

/167/ - Завтра спрячу, ни за что не найдёте, - смеётся мама.

- Найдём, найдём, - верещим мы весело и скачем, - Ты только из избы не выноси. Если на улице или в сенях, то так не играем!

- Спрячу в избе. А вы, сорванцы, не найдёте!

На другой день приступали к поискам не один раз. Перебрали посуду в шкафу, одёжку, в валенках на печи… Василий не стал на этот раз участвовать в авантюре.

[Вернулась мама.]

<…> - Вот смотрите, маленькие хвастунишки, «найдём, найдём!». А и не смогли! Никогда вперёд не хвастайтесь.

<…> Милая, незабвенная! Всё лучшее – от тебя! И честность, и трудолюбие, и юмор! [5, с. 166, 167]

 

***
/171/ …Рисовали мы все. Где попало, чем попало. Грифелем на грифельной доске, углём, огрызками карандашей, на печке, на снегу…

Сидя на печи, на потолке Василий чертил теорему.

/172/ Карандашики! Карандашики! <…>

Как мы их берегли! Круглая коробочка из-под леденцов. Металлическая, с крышкой. Служила жилищем, пеналом для милых гномиков.

Иные были длиной три-четыре сантиметра. Бережливость восходила к скаредности.

Только Василию доверялось чинить: изощрённо, чтобы не сломать стержень. <…>

[Мама] …никогда не помогала писать сочинения, решать задачи и примеры. Учёба шла как бы сама собой, ведь нас много: кто-то спрашивал непонятное, кто-то отвечал. Наставник младшему всегда под рукой.

Беда в отсутствии тетрадей, чернил, перьев, карандашей.

Мама давала бросовые квитанции. Перо то и дело царапало по мелкой щепе…

Приходилось писать диктанты, решать задачи на старых брошюрах.

/173/ <…> Вдобавок домашние задания приходилось частенько выполнять при лучине.

Тут уж не до рисования. Отдыхали цветные коротыши в круглой коробочке из-под леденцов. <…>

В один из субботних вечеров Василий в избу принёс эпидиаскоп.

После пожара в школе он оказался разбит, непригоден к показу картинок на уроках. Возможно, его выбросили из верхнего окна горящей школы. Линза оказалась единственная и всё показывала «вверх ногами», т. е. перевёрнутым.

Мы недолго горевали. Василий организовал нас на поиски битых стёкол. Сам развесил простыню на стене.

Рисовали чернильными палочками на осколках стёкол, тут же подсушивали над лампой и любовались своими произведениями, вставляя стекло в рамку перевёрнутым, чтобы рисунок на простыне был правильным.

Василий, помню, рисовал дом, дерево. [5, с. 171-173]

 

***
/158/ В семилетке началась эпидемия кори. До Тимонихи же зараза пока не дошла. Школу распустили. Вася пришёл в нашу начальную. /159/ Тихонько вошёл и на печь залез. Николай Ефимович у стола, я решаю задачи. Мы этот Васин трюк не могли видеть из-за печи. А те, кто видел, помалкивают. Я поднимаю руку.

- Николай Ефимович, а Володя Румянцев у меня списывает.

Учитель хмыкнул:

- Нехорошо. Садись, Белова, - исчерпал проблему. И кому это нехорошо адресовано, Володе или мне?

Зазвенел звонок. Все бросились к Васе, обступили его. Он подошёл к учителю, поздоровался, и они о чём-то разговорились. Потом, когда мы вместе шли домой, произнёс: «Зачем ябедничаешь-то?»

Я устыдилась, молчала. <…> Василий лучше знает. С его мнением считается даже мама. [4, с. 158, 159]

 

***
/7/ Сегодня в семье Беловых – особое оживление. Безотлагательно решено написать ответное письмо старшему брату Юрию, который отслужил в армии уже три года из четырёх. Засуетились, пришли в движение все четыре колёсика детского коллектива: два брата, Вася и Иванко, и две сестрицы: я, Шура, и Лидушка.

<…> Четыре белокурые головы с нетерпением склонились за столом. Писарь – Вася. Без лишних слов приступает. Почерк у брата некрупный, аккуратный, стремительный. Тройка младших подсказывает наперебой новости в семье, в колхозе, в школе.

Мама гремит ухватами и чугунами на кухне. Мама знает: детки сами справятся, если Вася за главного.

Сколько добрых дел переделано всей артелью, дружно, за этим столом. «Что бы я делала без вас!» - не раз и не два говаривала мама, своей гордостью за нас приподнимая настроение, вливая радостное тепло в наши неокрепшие беспокойные сердчишки.

<…> Мама работает в сельском магазине. <…>

Совсем недавно давала мама ответственное общесемейное задание – клеить купоны, это делается ежемесячно перед отчётом. Купоны малы (3 см длина, 1 см ширина), измызганы, измяты, в большой коробке. Беленькие – на продовольственные, голубенькие – на промышленные товары.

/8/ Опять самое ответственное исполняет Василий. Клеит купоны на старые газетные листы варёной холодной картофелиной. Как научила мама. Полосы должны быть ровные, чтобы столбцы строго просматривались, - главный бухгалтер тогда сможет сразу видеть и легко, считая, записывать.

Дело нешуточное, денежное, а если недостанет купонов, то и подсудное. Из маминой зарплаты высчитают. Вася исполняет задание скрупулёзно, тщательно – нельзя подвести маму.

<…> В нашей семье незримо, без лишних внушений мамой поддерживался культ мужчины. Отец, Иван Фёдорович, погиб в 1943 году под Смоленском. Старший сын Юрий стал принимать на свои плечи всё самое трудное, сейчас он в армии. Теперь старшинство перешло к Васе. Они с мамой обсуждают и решают насущные семейные проблемы: учёба, питание, работа, одёжки, поведение младших, неотложные покупки. [2, с. 7, 8]

 

***
Мама… предлагает: «Лучше давайте сегодня пословицы вспоминать. Вот, к примеру, как вы понимаете «голь на выдумки хитра».

- Голый, хитрый, наверно, - торопится Иван, но мама начинает обстоятельно разъяснять. «Голь» - это значит голый, голодный, нищий, голодранец. А вот «хитра» я-то понимаю, а как бы вам попроще сказать… Васю надо спросить. Он у нас первостатейный читарь.

Вася молчал, и мы подумали, не хочет с нами играть, так как ему слишком просто, неинтересно, но вдруг отозвался: голь хитра на выдумки, значит, догадлива, умна, хитроумна, изворотлива, найдёт выход из любого трудного положения. [6]

 

***
В тот же день Юрий [старший брат, который вернулся из армии] и Василий договариваются на завтра ставить вёрши на лесном озере. Пошли латать дыры, проверять снасти. Своей лодки нет, но лодки четыре сохотлян всегда на привязи без замков, причалены к берегу. Они к услугам добрых людей: поставить морды, вёрши, сети, потом через сутки-двое выбрать рыбу – никогда никаких склок, ругани, драк не бывало меж рыбаков. <…>

Через сутки братья до восхода солнца направились к озеру. Сменилась погода неожиданно, и улов оказался мизерным. Мокрые, уставшие, с подпорченным настроением понуро шли братья, спотыкаясь по кочкам болота. Юрий говорил об отце, как он учил все столярные инструменты хранить в порядке, как с ними работать. Трудностей, ошибок не бояться, в уныние не впадать ни при каких обстоятельствах. Топорик выручит! А всякое огорчение, неудачу стойко пережить и снова взяться за работу. Ты – за дело, а дело – за тебя. Радость созидания всё перетрёт. Кто любит работать, тому скучно не бывает. И голодным не насидишься, и к вину не потянет. О, как были бы счастливы мы, если бы он не погиб… «Ничего, выкарабкаемся. Войны нет – главное. А мы взрослые. Тебе сколько?»

Вместо ответа заговорил Вася:

- Давай поклянёмся, что когда-нибудь поедем искать могилу отца. Адрес на похоронке указан. Смоленская область, Духовщина, - со слезами глядя в глаза старшего брата твёрдо предложил Вася.

- Согласен. Вот подзаработаем, приоденемся… А пока… Как бы маме помочь, как мелюзгу доучить… [6]
    

***

/11/ В тот год Василий окончил семилетку.

Всегда застенчивый, молчаливый, задумчиво-таинственный. Жадный до книг. Помимо школьной библиотеки, читает то, что попадёт в руки от других случайных, знакомых, приезжих.

И всё что-нибудь мастерит. Игрушки нам, младшим, санки, флюгер, мышеловку. В доме дяди верстак, инструменты, обрезки досок, чурочки, куски фанеры, жести – всё в его ведении. Изобретает детекторный приёмник, делает балалаечку со струнами из конского волоса, играет на гармошке.

Никто бы не смог догадаться, какие крутые, нелёгкие размышления ворочаются в его красивой белокурой голове, какая могучая музыка жизни захватывает парнишку.

Домочадцы, соседи едины в мыслях о нём: головастый парень, будет инженером, изобретателем.

И замахнулся было поступать… в музыкальное /12/ училище в Вологде. Как замахнулся, так и промахнулся. С треском… Мне, как сестре, скупо, ёмко, не без горечи поведал: «Прослушивание, как понял, преодолел успешно. Даже похвалили. А собеседование… Мысленно молил: учиться хочу! Если пригоден, не оттолкните! Докажу… Если душа к чему лежит, преодолею. Я читал о Ломоносове, о Левитане… они победили… Только не оттолкните… Я не хуже их… Преодолею голод, холод, насмешки… Полноватый седой преподаватель с доброжелательной серьёзной улыбкой смотрит прямо в глаза, подробно расспрашивает о семье, о колхозе… Говорит: “Учиться музыке трудно, долго, не каждому под силу… Инструменты дорогие, семья твоя не потянет…” С каждым его словом в горле у меня набухал ком, спирал дыхание. Слышу: “Приезжай через год… Я сам… с третьей попытки поступил… Вижу, ты… Трудись…” Я не мог выдавить в ответ ни слова. Держался, чтобы не пустить слезу, не опозориться…»

Василий вернулся в колхоз. Толкового, начитанного паренька «осчастливили» высокой должностью: счетовод в колхозной конторе. Чёрные, замусоленные пальцами многочисленных предшественников чётки деревянных счётов щёлкали сухо, отрывисто, отвращающе. Совсем не музыкально, а холодно, колюче, категорично.

Тонкой живой натуре брата это тягостно – но, сжавши зубы, надо себя держать, делать дело, стараться. Бухгалтерия запущена, для Василия – что тёмный непроходимый лес: амбарные книги, столбцы цифр, проценты. Сам позднее признавал: «За год я окончательно всё запутал…» [2, с. 11, 12]


Список источников:
1) Мартьянова А. И. Василий, сын Ивана // Волог. ЛАД. 2013. № 2. С. 93-96.
2) Мартьянова А. И. Коси, коса, пока роса! // Волог. ЛАД. 2017. № 2. С. 7-14.
3) Мартьянова А. И. Мамино слово // Волог. ЛАД. 2008. № 4. С. 122-133.
4) Мартьянова А. И. Мамино слово // Волог. ЛАД. 2009. № 1. С. 146-161.
5) Мартьянова А. И. Мамино слово // Волог. ЛАД. 2009. № 2. С. 166-185.
6) Мартьянова А. И. Нужда научит калачи печь // Лит. маяк. 2016. 17 мая. (№ 5). С. 6.
7) Михайлов А. Слово о матери. [Вологда], 1990. 1 л. Источник: Крас. Север. 9 сент. (№ 208). С. 2.

 

ВЕРНУТЬСЯ НА ГЛАВНУЮ

Поделиться

 

Метрика